Последний росчерк

Об этом и говорили на траурном митинге, говорили от сердца, а на дворе после нескольких метельных дней вовсю сияло солнце, сопровождавшее Палыча до последнего приюта на Ваганьковом. Солнечный он был человек, светлый, такой и след оставляет.

Все его товарищи по золотой команде 60-х были известны не меньше, чем первые космонавты. Их можно было победить только тогда, когда они уйдут, – примерно так сказал, кажется, тогдашний президент Международной федерации хоккея Джон Ахерн (так, в общем-то, и получилось). Но даже в этой звездной компании народ выделял Рагулина, потому что его нельзя было не выделить: такой богатырской стати (при прочих игровых и человеческих достоинствах) ни у кого не было.

Стать и характер позволяли Палычу относительно легко нести неподъемный груз славы, когда он играл. После того как не по своей воле в 1973-м закончил, богатырская стать, скорее, мешала. И все труднее было справляться с непомерным грузом, и все тяжелее становилась походка, и все чаще приходилось поселяться в больничной палате.

Разговоров о хоккее, губящем здоровье, он не поддерживал. Считал, что все от человека зависит, от его образа жизни после завершения карьеры. Говорил он мне это, полулежа на кровати в больничной палате госпиталя в Сокольниках ("извини, сидеть тяжело"), смотреть на его мучения было больно, но о грустном Палыч не говорил. Лишь вскользь упомянул о второй группе инвалидности, инфарктах и прочих проблемах.

Как знаковая фигура отечественного хоккея, он свой имидж на пользу хоккею и использовал. Это и была главная его роль в последние тридцать лет, роль, эффект которой учету не поддается и которая определяла образ жизни. Не только как свадебного генерала (ох, сколько это отняло здоровья и сил…), но, прежде всего, как "продвигателя" хоккея на всем огромном российском пространстве. А душа в последние годы болела за старых и малых, болела деятельно: без участия Палыча не обошелся, по сути, ни один большой успех команд ветеранов российского хоккея.

Сам на лед не выходил давно – ноги уже не справлялись с могучим телом. Знали об этом немногие.

Почему-то не последняя наша встреча вспоминается, когда нынешним летом сидели у него в квартире на Соколе (в "музейной" комнате чувствовал себя, честно говоря, не очень ловко), а та, первая, в госпитале. За окнами уже сгущались стылые сумерки, пора было домой, "я тебя провожу" – и, как ни сопротивлялся припозднившийся гость, Александр Павлович Рагулин, человек-монумент с больными ногами, начал собираться.

Коридоры госпиталя были пусты и гулки. Во дворе при свете фонарей солдатики маршировали по импровизированному плацу, как по команде обернувшись в сторону Палыча. Он улыбнулся с прищуром – "вольно!".

Не больничным от вас ухожу коридором…