«Локомотив» уходит в небо. 40 дней прошло, как погибла команда. Ее помянули на "Арене-2000" и малыши, и не бывавшие на хоккее старики

Вчера, на сороковины «Локомотива», люди, собравшиеся у арены задолго до начала траурного вечера, плакали так же, как в тот черный сентябрьский вечер. Плакали даже те, кто прежде никогда не ходил на хоккей.

«Мы не были на матчах, – две старушки, бережно поддерживая друг друга под руку, медленно, как во сне, идут вдоль стены с живыми цветами, венками, плакатами и снимками хоккеистов, которых не стало. – Но мы не спали ни одной ночи с тех пор, как услышали об этом ужасе... Все время дрожат руки. Ни о чем больше думать не можем... Пенсия у нас маленькая, но мы купили билеты на прощальный вечер. Из дома редко выходим, тяжело – если только в магазин и обратно. А сегодня не могли не прийти.»
...Малыши в свитерах «Локомотива», обнявшись, тянут гвоздики к портрету Саши Галимова. Их бабушка, Валентина Мартыненко, тщетно пытается поймать их ручки, крепко сжимающие цветы: «Скорее, скорее, пойдемте на трибуну, папа нас ищет!».
– У меня шестеро внуков. Младшему и трех лет еще не исполнилось, – с неверной, дрожащей улыбкой рассказывает она. – Но мы все болели за «Локомотив», ни одного домашнего матча не пропускали.
– И такие малыши выдерживали все три периода?
– Да их домой было не увести! У каждого был «свой» хоккеист. Старшенькая Кирюхина очень любила. У нее его портрет висит над кроваткой... Автографы не просили, стеснялись. Да и ребят после игр такая толпа окружала… Мы просто смотрели на них и радовались оттого, что они у нас есть, что мы их любим. Да что говорить, если у моих внуков игрушки были – шайбы, клюшки, шлемы.
– Как вы сказали внукам, как объяснили, что их любимых ребят больше нет?..
– Они сами все поняли... И больше на хоккей не хотят ходить. Мы пытаемся уговорить их пойти на молодежную команду. У нас же еще «Локо» остался. И ему тоже болельщики нужны, наша поддержка. Но нет, отказываются. Рана еще не зажила... Не могут они пока никого принять в свое сердце.
...Девушки в черном, присев на корточки, выкладывают из свечей цифру: «52». По-октябрьски жестокий, резкий ветер тут же тушит слабое пламя. Но половина свечек наперекор осени продолжает гореть.
– Простите, «52» – это...
– Это номер Максима Шувалова. Он был нашим близким другом.
И отворачиваются от пытающейся их снять телевизионной камеры:
– Не надо, не спрашивайте нас ни о чем... И, ради бога, не снимайте... Как об этом сказать словами? Это будут только слова... Мы, наверное, никогда не научимся об этом говорить... Никогда не найдем слов, чтобы передать эти страшные чувства. О них можно только плакать...
...Плакаты у арены продолжают кричать Александру Галимову: «Саня, борись! Пожалуйста, только живи!». Никто не стал их снимать, потому что в памяти – четыре дня Саниной борьбы за жизнь в ожоговом отделении сначала ярославской, а затем и московской больницы. Ярославль не заставить забыть, что и со льда Саша всегда уходил последним.
А на погруженной в прощальный сумрак арене вечер памяти начинается паровозным гудком – возможен ли для «Локомотива» другой реквием? Нет, конечно, возможен. И он был написан Витей Быковым. Его «Прерванный полет» о погибшем «Локомотиве» прочли благодаря Интернету по всей России. А на «Арене-2000» вслед за диктором вчера повторяли наизусть: «Не излить мне всей скорби на волю. Задрожал карандаш мой в руке. Почернел от немыслимой боли древний город на Волге-реке».
И с потолка арены падали светящиеся капли – ударяясь и расплываясь на льду, словно на принявшей задымленный самолет Волге, – как воспоминание о дождях, ливших тогда, в те жуткие сентябрьские дни над Ярославлем, и о слезах, не высохших на детских глазах и на глазах стариков до сих пор.